Through Sun and Steel Transforming!

«Казачеству посвящается»
(Большинство стихотворений написано как тексты песен)

Струкова Марина

NS_поэзия

Казачья

Здесь края чужие, лживые,
смерть за каждым валуном.
Собрались друзья-служивые
над убитым казаком.

Кто его в разведке выследил -
не узнать в краю чужом,
кто из чащи в спину выстрелил,
кто по горлу вел ножом.

Принимал он смерть суровую,
повстречал врагов один.
Верил он в Россию новую,
крест да меткий карабин.

Свет зари – вином на скатерти.
Виден дом среди ракит.
Никогда не скажем матери
то, что сын ее убит.

Чтоб не плакала потерянно,
не лила горючих слез,
скажем – сын сейчас у Терека,
где стоит казачий пост.

Как лихой боец он славится,
шлет ей радостную весть,
там в станице есть красавица,
там враги в аулах есть.

Сердце горестно сжимается,
мы утраты не простим.
Потеряли мы товарища
и жестоко отомстим.

Где теряли мы товарища,
и песок от крови ал,
там цветок огня – пожарища
над Кавказом расцветал.

* * *

Ты говоришь: здесь все – не так,
здесь русским жизни нет.
Но знаешь, брат, каков казак,
таков и белый свет.

Иль за беспамятством времен
утрачен крови пыл?
Не помнишь даже, что рожден
в роду казачьем был.

Забыл, что прадед твой и дед
смотрели гордо вдаль
и русских праведных побед
они ковали сталь.

Ты от безвыходности пьян
и голос властный стих.
А на полях шумел бурьян,
когда продали их.

Теперь какой-то армянин
здесь «бизнес» свой вершит –
хозяин пахотных равнин.
А ты, казак – наймит.

Очнись, недоля – грозный знак,
чтоб стал другим в ответ.
Ведь, знаешь, брат, каков казак –
таков и белый свет.


Земли Войска Донского

Земли Войска Донского,
свечи чертополоха
на цветочном ковре.
Земли Войска Донского
провожали в дорогу
казаков на заре.

Помнят наши станицы
как хранили границы
на имперском краю,
бунтовали, случиться,
и не чтили столицу,
чтили правду свою.
Помнят наши станицы
фронтовые зарницы,
эхо грозной войны,
вдов печальные лица,
похоронок страницы,
весть победной весны…

Земли Войска Донского.
Месяц словно подкова,
солнце – око орла.
Земли Войска Донского.
Наша доля сурова,
чтоб отчизна жила.

Мы далече бывали
и в тюрьме бедовали,
по этапу брели,
но креста не срывали,
веру не забывали,
возвратиться смогли.

Мы далече бывали,
нас на пир зазывали,
было всё по уму.
Крепче мы не пивали,
краше мы не певали,
чем в родимом дому.

Земли Войска Донского,
нам с обрыва крутого
даль степная видна.
Земли Войска Донского –
дар от господа бога,
дар на все времена.


Казачий сон

Неба звездного полог
пораскинут во тьму.
Сон казачий недолог
и в родимом дому.

Старый воин тревожно
хмурит брови во сне
и жена осторожно
говорит в тишине:

Спи, мой сокол, спокойно,
никому не грози,
все окончились войны
на великой Руси.

То не взрывы сверкают,
а зарница видна,
Не пожары мерцают,
а восходит луна.

То поспела калина,
а не кровь на листве.
Спят холмы и долины.
Спят злодеи в Москве…

…Он оделся и вышел,
шпорами не звеня,
и никто не услышал,
как он вывел коня.

-Я рожден не для дома,
не для жизни в ярме,
а у вольного Дона
жить себе на уме.

Сон казачий недолог,
нам и явь по плечу.
Вижу пламени сполох
и к победе лечу…

* * *

Молодой казак заходил в кабак,
по столу литой ударял кулак:
Эй, хозяин-плут, дай-ка водки ковш,
вот последний грош, словом – не тревожь…
Он сидит да пьет, ливень в окна бьет.
Есть повсюду люд, да никто не ждет,
есть по свету путь, да куда спешить?
Вот и молод он, а постыло жить…
- Эх, народ честной, у реки Карай
брошен дом родной и вишневый рай,
вьется надо мной государев стяг,
длится срок земной у войны в гостях.
Не дарить бы даль пулевым свинцом,
не дурить печаль горькой и винцом,
что до вражьих орд – пусть возьмет их чёрт,
я не больно горд, да не гончий хорт…
Засвистел казак песню на авось.
Засвистел сквозняк, знавший мир насквозь:
«А не жить тебе у реки Карай,
сторожить тебе порубежный край,
побивать тебе орды за грабеж,
пропивать в гульбе распоследний грош».

* * *

Чайка, чайка речная,
что печально кричишь,
над водой пролетая,
опускаясь в камыш?
Вольно, белая птица,
в синем небе кружить.
Есть куда возвратиться,
свои крылья сложить.
Мне куда возвратиться,
свои руки сложить,
кто захочет склониться,
надо мной затужить?
Наша слава казачья
с чужаком на ножах,
наша служба собачья
у страны в сторожах,
мы за русские грады
на границе встаем,
нам бояре не рады –
мы о воле поем,
нам родные не рады –
не воюем, так пьем,
ни хором, ни награды,
лишь небес окоем.
Срежет пуля ночная,
кровь сольется с волной.
Вскрикнет чайка речная
на заре надо мной.

* * *

Была Москвой охаяна, но славилась в миру
казацкая окраина по Дону и Хопру.
Храня поля раздольные, не барские дворцы,
здесь чтили волю вольную из рода в род бойцы,
что не были казенными, на все порою шли.
Ряд виселиц с казненными плоты в туман несли.
Гуляки бесшабашные, певцы степной войны,
не замками и башнями – решимостью сильны…
Ты в злых бояр не верила и в доброго царя,
ты искры гнева сеяла, чтоб расцвела заря,
звала народ отчаянно к бунтарскому костру
казацкая окраина по Дону и Хопру.


На Засечной черте

Не меня ты встречаешь под вишнями,
я служу на Засечной черте,
где холмы с караульными вышками,
чтоб костры зажигать в высоте.

Здесь товарищи к бою привычные,
но чужие на праздном пиру,
проклинают боярство столичное,
видят смерть, что красна на миру.

Азиатские полчища дикие
затаились в недальней дали,
затевают набеги великие,
алчут новых рабов и земли.

Будем биться с врагами умелыми,
чтоб на милую Русь не прошли,
грянусь оземь пронизанный стрелами,
волком пряну с горячей земли…

Прибегу я шагами неслышными,
за туманами тенью замру,
посмотрю, как под белыми вишнями
на гулянье идёшь ввечеру.

А заметишь, не бойся, красавица,
золотистых огней в темноте.
Больше волк во дворе не появится,
он живёт на Засечной черте.

Где волнистые травы склоняются,
обвивая кресты и клинки,
да слезами в тиши разливаются
по оврагам глухим родники.

* * *

Книга жизни раскрылась в небесной дали,
и просторы она озарила:
Возрождайся, казачество русской земли,
боевая былинная сила.

Родовые станицы и сёла крепи,
не оставь без надёжной защиты,
плодородные пашни великой степи
чернозёмом своим знамениты.

Не забудь про душевную песню гульбы
и великих традиций основы.
Пусть беспечны юнцы, но во благо судьбы
мудрецы-атаманы суровы.

Будет слово твоё безупречней клинка,
ясен взор, не запятнано имя,
будет вера крепка, а мечта высока,
реет вровень с орлами степными.

Не порушат лихие слова и дела
твоего справедливого нрава.
Словно солнце взошла и сердца обожгла
боевая былинная слава.

* * *

Рождественской ночи морозный убор,
украсил дома на просторе,
согласно поют прихожане и хор
в нарядном станичном соборе.

Чубатые хлопцы и строй стариков,
и жены и малые дети
сошлись под господний приветливый кров
счастливейшей ночью на свете.

От росного ладана сладкий туман,
как звёзды за облаком, свечи.
Парадную форму надел атаман
и бурку накинул на плечи.

О прошлом задумался бравый казак
глядит величаво и строго,
лучистые отсветы на образах,
и воинах русского бога.

И каждый спокоен и невозмутим
и мыслит, как предок когда-то:
Страну христианскую мы оградим
от горестей и супостата.

* * *

Над просторами ветер горячий
гонит травы волну за волной
И далекая песня казачья
Проплывает над ширью степной.

А слова так безжалостно строги
возвышает над болью утрат
О любви, о войне, о дороге
и о доме, что сжег супостат.

Не печалься, отважное сердце,
так певали мы тысячу лет,
Снова сгинут враги-иноверцы,
воссияет божественный свет.

Наша Родина – дивное диво,
наша правда к победе зовет,
до чего эта песня красива,
разве пуля ее оборвет…


Последняя банда

Эй, черные вороны в солнечной сини,
Эй, вольные степи в цвету,
последняя банда по южной России
гуляет врагам на беду.

Где банда промчится, там много случится
смертей у Советов в тылу,
звезда на груди будет кровью сочиться,
душа оборвется во мглу.

Дорога пылится, деревня дымится,
Гляди атаман свысока,
Кто знает, что сын атамана томится
в холодном подвале Чека

Презрев неизбежную высшую меру,
ответил он большевику,
что если предаст он и братьев и веру.
позор не снести казаку.

Глядел словно взрослый спокойно и мудро
мальчишка в глазницу ствола,
Его расстреляли, а в город под утро
отцовская банда вошла.

Где солнце лучится, там конница мчится
свободная, как облака,
И много костей большевистских пылится
в забытом подвале Чека.


Комиссар

За рекой гремит гроза,
вольный ветер вьется.
Разметнулась степь-краса
от Луны до Солнца,
пьет багряное вино –
ей ли бой – не пара?
Здесь лихой разъезд Махно
сцапал комиссара.

Сцапал комиссара,
была драка – свара,
Из седла он полетел
с одного удара.

Скачут хлопцы в ночь и в дождь
по степи ковыльной,
дегтем надпись: “Хрен уйдешь!” –
на тачанке пыльной.
Комиссар в ногах лежит,
пропуск его выдал.
Ох, и рады парни: “Жид!”
День веселый выпал.

День веселый выпал, –
Изя Кац к нам прибыл!
Глянул в пропуск есаул,
Кацу плетью всыпал:

“А за то тебя я бью,
комиссар порхатый,
что в расход мою семью
ты пустил за хатой.
Все родимое село
нынче на погосте.
Выгреб, сволочь, все зерно
до последней горсти!

До последней горсти…
Черепа да кости
там, куда ты приходил
с продразверсткой в гости”.

Вот в пустынное сельцо
верный путь приводит.
На высокое крыльцо
Сам Махно выходит.
Кац в тоске глядит кругом:
“Может выкуп? Сколько?!”
Топнул батька сапогом:
Расстрелять и только!

Расстрелять и только –
твоя доля – долька…
Заряжает револьвер
казачонок бойко.

Щурит синие глаза
хлопец. И смеется.
За рекой гремит гроза
вольный ветер вьется.